Ему казалось, что он чувствует себя вполне сносно. И ему было спокойно – пожалуй, впервые за это лето.
Его почти никто не навещал. Мате еще до катастрофы уехал в Хускварну, а отца только что выписали – он лежал с тем же диагнозом. «Психологический шок».
Никлас тут же пришел к сыну. Он выглядел грустным и усталым.
– После этого отдыха хорошо бы отдохнуть, – сказал он под конец. – На Эланд меня сейчас никакими калачами не заманишь.
Но Юнасу очень хотелось вернуться на остров, и когда за ним приехала мать, он уговорил ее туда съездить.
– А я и не болел, – сказал он озабоченной матери. – Они просто хотели понаблюдать, как я себя чувствую.
– И как ты себя чувствуешь?
– Вроде ничего… но ничего хорошего.
– Что ты хочешь сказать? – испугалась мать.
– Вся эта история… ничего хорошего.
– Что там хорошего, – согласилась она. – Но теперь все позади.
Магазин в Стенвике закрыт. Кемпинг тоже. Весь поселок словно обезлюдел. Юнасу стало грустно – он вспомнил, что творилось здесь в июле.
Нет, все же не совсем обезлюдел. Вдоль береговой дороги стояло несколько машин, а во дворах кое-где развевались на ветру желто-голубые вымпелы на флагштоках.
Маме, в отличие от Юнаса, хотелось посмотреть на виллу Клоссов. Сошлись на том, что просто проедут мимо. Полицейское оцепление еще не сняли. Разбитые окна и стены были укрыты огромными полиэтиленовыми полотнищами.
На месте бывшего кургана на обрыве зияла огромная дыра.
Отец рассказал, что полицейские разобрали завалы камней в ложбине и нашли тело дяди Кента. Никто не знает, кто теперь будет заниматься усадьбой.
А тетя Вероника? Отец рассказывал, что ее вызывали на допрос в полицию.
А какая ему разница, кто будет заниматься виллой? Он не собирается сюда возвращаться.
Он просительно посмотрел на мать:
– Поехали отсюда.
Она кивнула и развернулась.
Юнас заметил незнакомого человека в синем рабочем комбинезоне на берегу. Он медленно и тщательно красил деревянную лодку Юнас знал, чья это лодка. Герлофа Лавидссона.
Герлоф. Юнас очень много о нем думал за эти дни.
– Мам, сверни вот тут.
Они съехали на узкую улочку и остановились у железной калитки.
– Я сейчас, – сказал Юнас и вышел.
Птицы пели весело и беззаботно, как всегда. И в саду у Герлофа было все, как всегда, за исключением наполовину приспущенного шведского флага на флагштоке.
И Герлоф, как всегда, сидел на своем стульчике в надвинутой на глаза соломенной шляпе. Но он не спал. Услышал шаги и поднял голову.
– Привет, Юнас, – сказал он без обычной улыбки. – Ты опять здесь?
Юнас остановился перед ним:
– Да… Но я скоро уезжаю.
– И как ты?
– Нормально…
Они помолчали.
– Ты спас мне жизнь, Юнас. Оттащил от огня.
Юнас смущенно пожал плечами.
Герлоф посмотрел на залив:
– Знаешь, они нашли «Офелию».
– Этот… корабль-призрак?
– Вот именно… корабль-призрак. Искали с эхолотом. Вон там, – старик показал на север, – в проливе. С огромной дырой в корпусе. Ее взорвали.
Юнасу не хотелось вспоминать этот корабль и всю эту ночь ужасов. Он прислушался к щебету птиц и вспомнил, что все время хотел попросить у Герлофа прощения. За нарушенное обещание.
– Я проболтался.
– Насчет чего?
– Насчет Петера Майера. Рассказал отцу…
Герлоф поднял руку.
– Это я понял, – сказал он мягко. – Иногда очень трудно удержаться. Но ты там был, на шоссе… как ты думаешь, это действительно был несчастный случай?
Юнас задумался.
– Не знаю… Знаю только, что дядя Кент за ним гнался. Темно было…
– Ты ничего не мог сделать, – утешил его Герлоф. – Это взрослые устроили всю заваруху. Как всегда…
Юнас подумал немного и сказал только то, что пришло ему в голову:
– Скверная история.
– Еще какая скверная. На следующей неделе похороны Иона… Но знаешь, что я тебе скажу, и весь двадцатый век выдался скверным. Может, двадцать первый будет получше… – Герлоф устало улыбнулся и добавил: – Это будет твое время.
Юнас не знал, что еще сказать. Мать его не торопила, но он слышал, что она даже мотор не заглушила.
Он отступил на шаг:
– Нам пора…
– Ты с мамой?
– Да…
Герлоф кивнул:
– Конечно… лето кончилось.
Он протянул руку, и Юнас ее пожал. Сухая старческая рука с темными пятнами.
Он пошел к машине, но у самой калитки обернулся.
Герлоф поднял руку, прощаясь. И Юнас помахал ему – со странной смесью грусти и облегчения.
В середине августа Герлоф попрощался с Ионом на марнесском кладбище.
Стоял погожий солнечный день. Белый красивый гроб. Герлоф поймал себя на том, что невольно прислушивается, но все было тихо. Само собой. Никто не стучал.
Могилу вырыли к западу от церкви, далеко от участка, где хоронили всех Клоссов.
Туда Герлофа вовсе не тянуло. Он постоял немного у засыпанной могилы и медленно побрел к выходу.
Высоко в небе парили две большие птицы. Похоже, канюки. Неужели уже собрались в Африку? Рановато – еще только середина августа…
– Герлоф? Тебя подбросить?
Сын Иона, Андерс.
Ему уже предлагали подвезти дочери, Лена и Юлия, но он махнул рукой – они торопились домой, в Гётеборг. Но Андерсу он не отказал.
Тот помог ему забраться на пассажирское сиденье. После того дня ноги совсем отказывались служить хозяину.
– Ты в этот свой… дом престарелых?
– Знаешь… отвези меня домой. Посмотрю, как там и что.
Андерс включил скорость. Некоторое время они ехали в молчании.
– А Ион любил меня, Андерс? Как он считал…я к нему хорошо относился?