Призрак кургана - Страница 101

101

– Я была в больнице, в паре километров от полигона, но взрывная волна была очень сильная. Сначала мы подумали, что это ракета ушла в космос, но никуда она не ушла… мы даже не знали. Там такая спешка была – хотели к седьмому ноября успеть. Генералы давили на технарей… ну, ты знаешь, как они умеют… давай-давай, выполняй приказ.

А дальше… кто знает, что там случилось. Кто-то не на ту кнопку нажал или что-то в самой ракете. Короче, двигатель второй ступени сработал раньше времени, а через несколько секунд взорвались топливные баки. Это был ад… погибли все, кто был поблизости. Больше семидесяти человек. И этот маршал. Люди пытались убежать, но застревали в колючке – там же вся площадка в ограждении. Превратились в живые факелы…

Она помолчала, уставившись в окно невидящими глазами.

– Весь медперсонал, конечно, сразу туда – нас заталкивали прямо в пожарные машины. Обгорелые трупы, полно раненых, обожженных… мы работали несколько суток без сна. Нам велели молчать в тряпочку и копать могилу.

Мила замолчала и зашлась в приступе кашля.

Он сел рядом и погладил ее по голове, но она стряхнула его руку:

– Тебе этого не понять… как я могу объяснить этот кошмар? Ты всю жизнь проработал за письменным столом… Ты когда-нибудь видел смерть, Влад?

Арон помолчал.

– Не всю жизнь… – тихо сказал он. – Я не всю жизнь просидел за письменным столом. И смерть я видел. Не раз.

Она посмотрела на него с удивлением и страхом – наверное, в его словах, даже не в словах, а в интонации было что-то пугающее.

Он, конечно, мог бы рассказать Миле многое про свою «черную работу», но выбрал только один эпизод:

– Ты когда-нибудь слышала про Катынь?

– Конечно слышала. – Она грустно улыбнулась. – Только не Катынь, а Хатынь. Белорусская деревня. Немцы уничтожили ее вместе с жителями в сорок третьем.

– Не Хатынь, а Катынь, – упрямо повторил Арон. – И не в сорок третьем, а в сороковом. Я, как и ты, был там в командировке…

И он рассказал ей про расстрел двадцати двух тысяч польских офицеров в лесу под Катынью, стараясь опускать подробности.

Она долго молчала, переваривая. Потом посмотрела на него – очень грустно, но без малейшего осуждения.

– Тогда в мире была очень напряженная обстановка. Вот-вот грянет война. Ты выполнял свой долг.

Он ничего не рассказал ей о Свене.

И об Андрее Трушкине.

Может, она тоже сказала бы: ты выполнял свой долг.

Но он не стал испытывать судьбу В нем зрело другое признание.

– Я был другим человеком… – сказал он. – Тогда я был не я. И Влад, удивляясь самому себе, выложил ей всю историю. Что он вовсе никакой не Владимир Николаевич Шевченко.

– Мое настоящее имя – Арон. Арон Фред. Я швед. Приехал в Советский Союз в начале тридцатых.

Он произнес эти слова, внутренне содрогаясь от страха. Вот сейчас она вскочит, крикнет: «Так ты шпион!» Наверняка бросит его, а может, и сообщит куда следует.

Но она по-прежнему смотрела на него – внимательно и печально.

– Я был вынужден… иначе бы мне не выжить. Но его больше нет. Влада больше нет.

В нем поднялась волна облегчения.

Влада больше нет. Кровавого палача Влада не существует в природе. Он умер две минуты назад.

А Арон жив. И Мила жива.

Мало того, через сутки Арон и Мила стали родителями.

Дочка быстро выросла, превратилась в тоненькую смешливую первоклассницу. Арон ее обожает, может играть с ней часами. Пытается понемногу учить ее шведскому языку.

У Милы есть подруги, еще с тех времен, когда она работала в военном госпитале. Она иногда уходит повидаться с ними, и Арон охотно остается с дочерью.

Через неделю после того, как дочь пошла в первый класс, он окончательно вышел на пенсию, хотя пенсионные выплаты, как ветеран органов, получал уже несколько лет. Влад все эти годы не появлялся, и Арон решил, что дух его окончательно выветрился. Влад больше не вернется. От него не осталось ничего, кроме имени.

Пару раз он ходил на встречи ветеранов органов, но бывшие коллеги быстро утомляли его своей ностальгией. Владу может, эти встречи пришлись бы по душе, но Арон чувствовал себя неуютно – он страдал от любого напоминания о прошлом.

Он живет не ради людоедских воспоминаний. Он живет ради лочери и жены. Ради теплого, абрикосового вечернего света, разливающегося над Москвой весенними вечерами.

Он полюбил Москву.

Но все-таки ему до смерти хотелось показать Миле и дочке маленький хутор у самого берега Балтийского моря.

Герлоф

– Клосс установил новую сигнализацию, – сообщил ему Ион.

– И я его понимаю. – Герлоф пожевал губами. – Боится Арона Фреда.

Ион захватил Герлофа в доме престарелых, и они поехали в Стенвик – Иону надо было собрать плату в кемпинге.

Ион остановил машину на обочине береговой дороги. Отсюда была хорошо видна широкая, приземистая вилла Клоссов. В окнах горел свет, и Герлофу показалось странным, что никакого движения он не заметил, хотя они наблюдали за виллой довольно долго. Никто не вышел, никто не промелькнул за гардинами.

Солнце уже зашло. Можно было бы пойти и узнать, как там обстоят дела, но он опасался, что Клоссы уже включили новую сигнализацию.

– Я и его теперь лучше понимаю, – задумчиво сказал он.

– Кого – его?

– Арона.

– И что ты понимаешь?

– Что им движет. Клоссы уничтожили все, что у него осталось здесь, на острове. Все, что он творит этим летом, – месть.

– Мог бы поговорить с ними, – пожал плечами Ион.

– Мог бы… мало того, думаю, он так и сделал. Еще до приезда. Звонил из России. Или писал. Сказал, что ему тоже полагается доля наследства. Он же сын Эдварда Клосса.

101