Призрак кургана - Страница 90

Дверь с дополнительной звуковой изоляцией. В углу – столик с патефоном, когда нужно, сотрудники меняют иголки. Набор пластинок всегда одинаковый – бодрые советские марши. А вместо сердца – пламенный мотор. Владу эта музыка нравится куда больше «Весны священной». По крайней мере, поднимает настроение.

Человек впервые осознает, что его ждет, когда ему предлагают встать на белый квадрат у гипсовой стены. С той стороны – еще одна гипсовая плита, а промежуток между плитами засыпан песком, в нем застревают пули. Четыре-пять секунд – и все кончено. Палач лелает шаг вперед и стреляет приговоренному в затылок.

Патефон не умолкает.

Влада все чаще отвлекают от работы следователя. Он стреляет лучше всех – научился еще в лагере. Выстрел в шею, снизу и косо вверх. Почти нет крови, жертва умирает мгновенно. Другим, чтобы прикончить, требуется два, а то и три выстрела. Кровь, нервы, запои, истерики… Но Влад работает четко и профессионально.

Иногда бывает и так – расстрел неуместен. Требуется умертвить осужденного другим способом – если, скажем, требуется предъявить тело какому-нибудь заграничному дипломату. Тогда – маска с хлороформом и инъекция яда. Но Влад в этом не участвует.

После смены надо прибраться. Пол после расстрелов моют заключенные, а чаще – сами следователи.

– Знаешь, Влад? – Трушкин мыл стену, но замер и повернулся к другу.

– Что?

– Знаешь, кто мы такие?

– Кто?

– Мы маленькие винтики огромного комбайна. Ты знаешь, что такое комбайн?

Влад молча качает головой.

– Потрясающая машина. Они сейчас уже появляются в колхозах. Прощай, серп! Прощай, коса! Я в прошлом году под Москвой видел один такой.

– И что она делает?

– Все! – заверяет его Трушкин и несколько раз проводит тряпкой по стене. – Эта машина делает все. Все, что могла бы сделать сотня… или даже две сотни крестьян. И никогда не устает.

Арон представил огромное человекоподобное чудище.

– А из чего она сделана, это твоя машина?

– Как из чего? Из чего машины делают? Железная. Стальные швеллеры, колеса там…

– И серпы? Как она жнет-то?

– Ножами. Там такой барабан с ножами, он вертится и подает урожай в бункер. Там у нее внутри бункер с молотилкой. Представляешь: запустил такую машину, зачерпнул зерна – и хоть сейчас хлеб пеки.

– Сначала смолоть надо, – буркнул Влад.

Ему не понравилось, что Трушкин знает что-то, о чем он и понятия не имел.

– Вот именно! Мы с тобой – только ножи в этом барабане. А управляет комбайном сам товарищ Сталин.

Сталин и есть главный мельник. Когда он перемелет все зерно, тогда и настанет время печь хлеб.

В конце июля Трушкина награждают путевкой в санаторий НКВД на Черном море. Заслужил – он и вправду неутомим. Но пока его работа ложится на Влада.

– На какое государство вы работаете?

– Какова ваша шпионская кличка?

– Кто вас завербовал?

Это, наверное, никогда не кончится. Не говоря о бесчисленном количестве бумаг.

Единственное утешение – что борьба с капиталистическим отребьем не может продолжаться вечно. Когда-нибудь настанет мир. И тогда он вернется на хутор на другом берегу Балтийского моря, к матери и сестре. Но только когда последний враг будет уничтожен.

Но до этого, кажется, еще далеко. В ночь на пятое августа в подвал приводят арестованного с мешком на голове. Влад не удивляется мешку: в Ленинграде ночи все еще очень светлые, и мешок надевают, чтобы прохожие или соседи случайно не опознали арестованного.

– Номер тридцать четыре девяносто восемь, – сообщает машинистка и заправляет в машинку лист бумаги.

Влад устал, но работа есть работа.

Он срывает мешок с головы арестованного и теряет дар речи.

Трушкин.

Андрей Трушкин, парень, которого он считал своим другом.

Андрей молчит. Из разбитой губы сочится кровь. Молчит и смотрит на Влада. Глаза совершенно пусты – в них нет ни страха, ни мольбы, ни ярости.

Арон отворачивается и смотрит на машинистку:

– Я не понимаю.

– Что вы не понимаете? – резко спрашивает машинистка. Она в звании лейтенанта, выше Влада по чину.

– Не понимаю, почему он здесь. Зачем мы должны…

– Подследственный номер тридцать четыре девяносто восемь вступал в контакты с родственниками осужденных. Писал им письма. На это имеет право только начальник тюрьмы. Если, конечно, посчитает нужным.

Влад поперхнулся, закашлялся и посмотрел Андрею в глаза. Тот знал, что его ждет, – мучительный и страшный путь к признанию своей вины.

– Что-то еще? – не глядя на машинистку, спрашивает Влад.

– Много чего… планировал переворот в органах. Создал шпионскую сеть, вербовал агентуру для иностранной разведки… Паучья сеть, одним словом. Думаю, сегодня мы узнаем много новых имен.

Арон кивнул. В ушах у него звенело. Ему было очень жалко Андрея.

– Вы ведь знакомы?

– Кто?

– Вы и арестованный? Вы же даже в рестораны вместе ходили, насколько мне известно. Друзья?

Арон… нет, не Арон, уже Влад качает головой:

– Это не так.

Он, внутренне сжавшись, ждет, что Андрей начнет возражать – ну как же, ты что, не помнишь?..

Но Трушкин молчит. Смотрит на него без упрека.

– Это не так, – повторяет Влад. – Мы никогда друзьями не были.

Вполне может быть, что подвал прослушивается.

– Ну что ж, – говорит Влад, заглушая в себе скулеж Арона. – Тогда начнем.

Нет, Андрей не прав. Мы не ножи в барабане комбайна. Мы жернова огромной мельницы, управляемой Великим мукомолом. Но мельница работает, только если дует ветер, а сейчас в стране поднялся такой ураган, что никто не остановит. Лаже Великий мукомол, мудрый товарищ Сталин.